Одной из самых культовых исторических фигур среди наиболее консервативной и антиевросоюзовской части украинских крайне правых (по факту – чаще всего обычных хипстеров, лишь изредка выбирающихся на ЛГБТ-мероприятия, чтобы почувствовать себя настоящими деревенскими кугутами) в последнее время является гетман Павел Петрович Скоропадский. Характерный пример:
“Вдумайтесь, початок ХХ століття, скрізь лютують сатанинські ідеології капіталізму і його марксистські паростки, і ось в Україні, щойно посталій мов жар-птиця з попелу, відновлюється і закріплюється в законодавстві військова каста, а хлібороби, за планом вчителя імператорів Аристотеля, оголошуються основою держави. Постать Гетьмана як провідника народу теж різко контрастує є “українською” анти-традицією “чорних рад” (таких собі майданів козацьких часів).
Проте, ми віримо, що милістю Божою український самодержець таки посяде на високому престолі Київських гір, і для цього треба не так знаходження потрібної людини, як утвердження українців в якості повноцінних господарів своєї землі”.
Изображая Скоропадского на рисунках и муралах в современной Украине, как ни странно, часто забывают дорисовать ему на груди георгиевскую ленту. Сам генерал-адъютант его императорского величества, конечно, вряд ли был бы доволен таким поворотом. Гетманом его действительно провозгласил Всеукраинский съезд хлеборобов – т.е. тогдашних косюков и бахматюков – собравшись 29 апреля 1918 г. в киевском цирке мадам Крутиковой после того, как кайзеровской военной машине потребовался более эффективный администратор для выкачивания из оккупированной территории всего необходимого. Украинским языком ясновельможный пан гетман владел чуть более, чем никак, а когда ему доводилось зачитывать переведенные речи, украиноязычных от этого коробило, “як нагаєм б’є” (по выражению автора перевода “Интернационала” на нынешний государственный). Кто там смеялся над Микілою Азіровим – можете изучить эту страницу истории поподробнее.
По концентрации реакционной золотопогонной публики гетманский Харьков летом 1918-го представлял собой зрелище поярче сегодняшних “народных республик”. Тогда в нем находилось около 12 тыс. офицеров, существовала сильная офицерская организация, батальон которой насчитывал около тысячи участников. Кроме того, имелись списки еще около 2 тыс. проживавших в городе офицеров, не посвященных в организацию, но считавшихся надежными. Похожие, но более мелкие объединения существовали в других городах Харьковской губернии.
Само собой, Скоропадский одобрил создание в Киеве в мае 1918 г. Русского союза, программой которого была “единая, неделимая”. Как и монархический съезд в “матери городов русских”, привлекший делегатов со всех концов павшей империи и отслуживший 24 июля “всенародную” панихиду по государю императору. У нас же она была назначена на воскресенье 28 июля на Соборной площади (ныне – Университетская) по инициативе полковника Бориса Штейфона и его единомышленников. Их поддержал проживавший тогда в Харькове ближайший сподвижник гетмана – граф Федор Келлер, под началом которого Скоропадский командовал казачьей сотней в русско-японскую войну. Служил в храме митрополит Харьковский Антоний Храповицкий.
Накануне панихиды, на которой присутствовали 400-500 скорбящих, Штейфон заехал в автомобиле за Келлером, чтобы вместе отправиться в собор, и так написал об этом дне:
“Ф. А. был при орденах, я тоже. Наш проезд по Сумской улице и Николаевской площади, то есть по самым многолюдным местам, привлек общее внимание.
После литургии духовенство проследовало на Соборную площадь… Панихида на Соборной площади произвела сильное впечатление. Площадь эта являлась традиционным местом былых парадов, торжеств. И невольно вспоминались иные дни, иные картины, с воспоминаниями о которых отождествлялось недавнее величие нашей Родины.
И живым воплощением близкого прошлого являлась фигура графа Келлера. Средь огромной толпы, в мундире и орденах Императорской Армии, престарелый и величественный, на голову выше других, он так ярко олицетворял величие и блеск Империи!
С тяжелой душевной болью сознавалось, что русские люди на русской земле могли свободно молиться о русском царе только потому, что город был занят вражескими войсками. Какая ужасная нелепость жизни!
По окончании панихиды граф Келлер мог лишь с трудом пробраться к автомобилю. Толпа обезумела: люди плакали, крестили графа, старались дотронуться до его мундира, шашки… Всенародно, но, увы, поздно, каялись в вольных или невольных прегрешениях перед покойным Государем, перед загубленной, поверженной в уныние, еще недавно великой Россией…Потрясенные возвращались мы домой. Молчали. Да и что мы могли сказать друг другу в те минуты, когда так остро, так больно переживали национальное горе, национальный позор?”
А вот как вспоминал о церемонии Иоанн Шанхайский, он же – Михаил Максимович:
“В течение Литургии народ все прибывал и переполнил храм. Молящиеся почти были прижаты друг к другу. Во время запричастного стиха на амвон вышел протоиерей Иоанн Дмитриевский и начал слово. “Царь убит”, — сказал он. Едва он произнес это, послышалось рыдание. “Я не буду говорить от себя, — продолжал он, — я прочту то, что говорил о Нем митрополит Антоний в день десятилетия Его Царствования”. Проповедник начал читать по книге характеристику юного тогда Государя, рыдания все усиливались. Вся церковь превратилась в море рыданий и воплей, проповедника уже не было слышно. Напряжение достигло чрезмерных пределов. Слышались несвязные слова почти обезумевших людей. “Выпустите белку”, — задыхаясь от духоты, кричала какая-то женщина.
Царские врата раскрылись, и Литургия продолжалась, приближаясь к своему концу. К концу Литургии народу было столько, не только в самом соборе, но и вокруг собора, что панихиду в церкви нельзя было служить. Решили служить ее на площади перед собором. Из алтаря, по окончании Литургии, потянулось духовенство во главе с епископом Неофитом Старобельским, управлявшим тогда Харьковской епархией. На площади между собором и присутственными местами было устроено возвышение, на которое взошло духовенство. Народ заполнил всю площадь. В стороне от него, в конце площади, стояла группа немецких офицеров, т.к. Харьков в то время был оккупирован, как и вся Украина, германскими войсками.
Началась панихида. Поминали новопреставленного убиенного Государя Императора Николая Александровича, а также убиенного за полгода перед тем митрополита Владимира, бывшего в тот день именинником. Когда закончилась панихида, на возвышение взошел председатель Съезда мировых судей, член Московского Всероссийского Собора Иван Михайлович Бич-Лубенский. Он обратился к народу с краткой речью: “Государь убит, — сказал он, — но жива Царская Семья. Наш долг позаботиться об Ее спасении. Мы не имеем сейчас возможностей снестись с нашими союзниками. Мы имеем сейчас других союзников — обратимся к Германскому Императору, чтобы он позаботился о спасении Царской Семьи. Все согласны?”
Гробовое молчание было ответом. “Все согласны?” — переспросил Бич-Лубенский. “Ваше Высокопревосходительство, вы согласны?” — обратился он к ген. Келлеру, стоявшему впереди. “Нет, не согласен, — на всю площадь ответил Келлер так, что голос его долетел до немецких офицеров, стоявших на краю площади. — Нет, не согласен! Русская Царская Семья должна быть спасена русскими руками!” Бич-Лубенский разрыдался и сказал: “Но я верю, что Царь не убит, что Царь жив!”
Из газеты “Возрождение”, от 30 (17) июля 1918 г.:
“После речи И. М. Бич-Лубенского все присутствовавшие уполномочили епископа Неофита и И. М. Бич-Лубенского обратиться к Гетману Украины и императору Вильгельму, как стражу закона и порядка, с телеграфною просьбою принять меры к ограждению царской семьи от произвола разбойников большевиков. Во время панихиды при пении “вечной памяти” усопшему императору раздались снова рыдания. По окончании панихиды в соборе был отслужен молебен с провозглашением “многая лета” Гетману Украины и семейству Романовых”.
Из газеты “Русская жизнь”, от 30 (17) июля 1918 г.:
“Во время литургии пр. И. Дмитриевский произнес слово, посвященное памяти царя-мученика.
Когда семья, говорил проповедник, узнает, что ее отец и кормилец, бывший в плену у врагов, убит, ужас наполняет тогда все сердца, плач и рыдания раздаются отовсюду. Эту семью ныне составляем мы: мы получили сведения, к сожалению, официальные, что убит помазанник Божий, пролита невинная кровь царя-мученика: без суда казнен тот, за которым не могли найти преступлений даже злейшие его враги! Помолимся об упокоении невинно убиенного царя-мученика Николая II. Оратор заметил, что есть известия и о том, что советская телеграмма не отвечает действительности.
Личность императора Николая II оратор охарактеризовал со стороны его глубокой веры в Бога, смиренной покорности воле Божией и отеческой заботливости о благе Церкви и о сохранении исторических заветов русского народа. При Николае II были открыты мощи Феодосия Черниговского, Иосафа Белгородского, Серафима Саровского, Питирима Тамбовского и Иоанна Тобольского. Он заботился о мире всего мира, к чему призывал правителей всех народов. Как человек, он был необыкновенно гуманным, и особенно заботился об устройстве приютов для бедных. Потеря его есть потеря цемента, связывавшего разноплеменную Россию, потеря исторических заветов ее; поэтому и так дорог он нам, поэтому и так плачем мы о нем”.
И снова из газеты “Возрождение”:
“После панихиды молившиеся долго не расходились, обсуждая на площади перед собором то, что произошло с Россией после низвержения монарха. Не слышно было никаких надежд на будущее, никакой веры в возможность какой бы то ни было спасительной для нашей погибшей родины деятельности. Без страстности, которую привыкли мы встречать на таких собраниях за время революции, без ожесточенных споров, но с безнадежною скорбью признавались все, что погубили Россию.
Уныло искали виноватых.
Многие просто жаловались на то, до чего довела Россию революция, никого в частности не обвиняя. И от унылой пестроты всего сказанного в этот печальный день теми, кто когда-то наивно радовался весне и революции на той же самой площади, осталось одно впечатление, одна мысль: гибель монархии — гибель России.
Всем было ясно, что панихида по императоре — это панихида и по родине”.
Наконец, резюме из всё того же выпуска “Русской жизни”:
“28 июля к Кафедральному собору стеклись громадные толпы народа, пришедшие отдать последний долг памяти убиенного царя.
Присутствовало много русской интеллигенции: видные представители кадетской партии, много монархистов, но большинство беспартийных: профессора, адвокаты, врачи, судейские, некоторые гласные, земцы.
Особенно поражало количество женщин. Это и понятно, так как женщина острее переживает страдания не только свои, но и других. А сейчас, когда страждет вся Русь, русская женщина пришла помолиться о несчастной нашей отчизне и за душу отошедшего царя. Когда рыдающие звуки молитв летели к голубому небу, казалось, что Бог услышит общую скорбь и не даст погибнуть земле родной. И верилось, что мученическая смерть царя разбудит всех уснувших, малодушных, вызовет на великие жертвы, ослепленные и обманутые увидят правду”.
После возвращения в Харьков большевиков Бич-Лубенского расстреляют на том самом месте, где он произносил траурную речь. Еще раньше – 21 декабря 1918 г. – граф Келлер будет убит в Киеве сечевыми стрельцами пана Петлюры, которых гетманцы и немцы выгнали оттуда в последних числах апреля. Митрополит Храповицкий подался в эмиграцию и до своей кончины в 1936-м возглавлял Русскую православную церковь заграницей, которой в последний год его жизни стало покровительствовать Рейхсминистерство церковных дел Германии…
102-ю годовщину дня справедливости и возмездия мы встречаем в еще более тошнотворной атмосфере всеобщей безысходности, чем даже прошлым летом. Но всего за четыре года до описанных здесь событий августейшая династия торжественно праздновала 300-летие своего пребывания на троне. Время подчас играет злые шутки – о чем не мешало бы помнить и сегодняшним “их благородиям”…
